Кто как, а я всё пишу... Нэхтэ - Гондолин. Продолжение.

[Nior]

*
Паниковали мы, как выяснилось, таки зря. Мелкая, она же Данька, она же шестилетняя дочка Элен, она же Айрэлот, дочь Айкассэ по прозвищу Шрам, прочихалась, прокашлялась, и за неделю до игры была уже здорова. Правда, лайгиров аврал никуда не девался, но зная, как умеет вламывать Лайгир, если ему это критично – были шансы, что выгребется. Пока именно шансы, но всё-таки. Главное, чтобы ему стало действительно критично. Но это уже их с Нарвэ дела.
Вот есть люди, которые делают мало, но феноменально припрягают других. Хэльвир, кстати, тот же. Сам на строяке лишнее бревно не поднимет (хотя может же, зараза!), но махнет лапкой так, что это бревно рванет поднимать пол-локации, если не пол-полигона. Есть, наоборот, такие, которые припрягать никого не умеют, но сам пашут, как три лошади. Лайгир, например. Или Мэй.
Нарвэ и тут благополучно превзошёл почти всех, кого мог. Он умеет сам работать ещё лучше, чем припрягает других. Если вспомнить, как он припрягает этих самых других, и как мы у него начали ходить по струнке за полгода до игры (это Элен с её ехидством и вредностью, от которых даже я периодически вскипаю! Это Лайгир с его законченным индивидуализмом! Это Дайра, которая настолько светла и прекрасна, что её по струнке даже самое суровое командование не строит! Это Эрта, которую невозможно построить просто потому, что она по жизни не понимает слова «субординация»! Это я-то, с моим характерцем, в конце концов!), то прикиньте, на что он способен сам. И, кажется ещё, оно не устает. Вообще. Или же хорошо маскируется. Потому что бывало, когда в аврал я ложилась в три, вставала в шесть, Нарвэ все это время не спал вообще, и выглядел при этом как огурчик, не заподозришь бессонной ночи. Короче, злая циничная тетка в лице меня в первый раз после знакомства с Барсой кем-то так искренне восторгалась.
За ту же неделю до игры Нарвэ домой ходил только ночевать, а висел большую часть времени то у мастеров, то у меня. Периодически снимая меня с очередной стенки, заматывая в плед и отпаивая кофе. Иногда, когда приползали Хэльвир или Корнэ, он сдавал зеленую и невменяемую меня им, и уползал дремать в соседнюю комнату. Потом к нему тихо переползал кто-нибудь ещё, и из соседней комнаты начинало доноситься «а выгородки – ещё двадцать метров, и я тебе сказал - нахрен атлас, он, сволочь, дороже вдвое. Нет, за фанерой я народ уже послал. Нет, витражи делаем не мы, а если кто-нибудь скажет, что мы – на Север и в горы…»
В эти минуты я начинала четко осознавать, что мои друзья уроды и люблю я их именно за это.

*
Плюсы отдельной квартиры очевидны, а вот основным её минусом в последние несколько лет стало то, что перед любой сколько-нибудь крупной игрой у меня вписывалась половина моей команды. Нет, я совершенно не против вписывать. Но не десять человек, из которых пять раскидывают содержимое своих рюкзаков по всем комнатам, и носки которых (конечно же, непарные!) я выуживаю из-под дивана и из-за шкафов ещё месяца два после игры.
К счастью, среди бесценных родовичей таких не водилось в принципе, а весь Дом состоял из девяти человек без пожизневого ребенка Элен и десяти – с этим самым ребенком. Причем из этих девяти рыл четверо, считая меня, были местные, а пятое рыльце, и. о. жены нашего Рога, вписывалось у и.о. мужа. Посему на мою голову и под мою крышу сваливались родовичи в числе четырех штук, и невеста в числе одной штуки. Уже более чем приемлемо.
Но пустить пятерых в неприбранную квартиру я все равно не могу. Одну Барсу пустила бы, не вопрос, но пятерых – увольте. А посему – все утро я старательно и прилежно мыла полы и вытирала пыль.
Первые гости пожаловали часа в два дня. В мою дверь тихо и неуверенно позвонили – настолько тихо и неуверенно, что я услышала только звонок так третий или четвертый. В полной уверенности, что звонит Барса – других любителей звонить так тихо я с ходу не смогла припомнить – я распахнула двери с громким «Заходи уже, поможешь прибраться…»
… и встретила полное непонимание в глазах стоящей на пороге Алассэ Запорожской. Потом непонимание перешло в явное офигение, а моя фраза – в малочленораздельное «… твою мать!!!», за которым последовало «Я щаз!», после чего я спешно исчезла в соседней комнате.
Проблема в том, что прибиралась я в домашней рубашке. А моя домашняя рубашка… хм. Когда-то она была игровой-парадной. Потом просто игровой. Потом игровой на Побеге и одной из сыгровок нашего Дома. После чего я осознала, что в таком виде отныне и впредь я хожу только дома. И даже дома – либо в полном одиночестве, либо при Барсе и Корнэ. Больше ни при ком.
Полностью переодеваться при незаконченной уборке было неудобно, ходить в… в том, в чем я ходила, при Алассэ – ещё неудобнее. Но - «Нэхтэ хитрая, Нэхтэ выкрутится» (окончание фразы звучало как «правда, потом выкрученную Нэхтэ будет полполигона обратно развязывать», но я про это окончание старалась не думать). Собственно, я и выкрутилась. Натянула на себя первые попавшиеся брюки, накинула поверх рубашки первую попавшуюся котту, и перетянула это первым попавшимся ремнем. По принципу «страшнее, чем было, все равно не будет».
Страшнее, чем было, и не стало. Но когда на пороге объявился Лайгир, он сначала долго хмыкал, а потом заявил: «Мда, велик и полосат наш Дом. Только наши родовичи не стремаются носить парадную котту поверх драной рубашки и цивильных джинсов…»

… а поверх всего этого – ремень. От отцовской милицейской формы. Давно нет ни отца, ни формы, а ремень остался…

Я фыркнула и заявила, что бардачная одежда в любом случае лучше отсутствия одежды. Лайгир усмехнулся и заявил, что бардачный обед в таком случае тоже лучше отсутствия обеда, а он не ел с самой посадки на поезд, ещё в Питере. Я со словами «в таком случае что поймаете, то и ешьте!» выпинала их с Алассэ в кухню, и почесала заканчивать уборку.