пьет, как храмовник, ругается тоже, а в остальном они вовсе непохожи ©
Возвращаясь с Той Стороны, поднимаясь из глубины,
Он по-прежнему видит чьи-то чужие сны,
Он по-прежнему в них кто-то и для кого-то,
Несмотря на то, что воскрес и пришел с войны.
Так растет трава, голубая степная трава
На ветру полощет тонкие кружева,
Никому не нужна и поэтому непобедима,
И поэтому даже для выживших слишком жива.
Так проходит плуг над весенней черной межой.
С золотым копьем рыцарь скачет за госпожой.
Он вернулся живым - поскольку не мог не вернуться.
Так приходят в свой дом, даже если тот дом чужой.
Он пришел, спустился с креста, не лег посередь моста,
Его не взял ни Аид, ни вечная мерзлота.
"Я принес вам..." - он начинает и обрывает фразу,
Его память чиста и ладонь его днесь пуста.
Он не знает, кто он, но знает - дожил до утра и сошел с костра,
И пророс самой сорной из тысячи сорных трав,
Начиная снова, он скажет лишь "я вернулся".
Кто-то после додумает про "смертию смерть поправ".
Он по-прежнему видит чьи-то чужие сны,
Он по-прежнему в них кто-то и для кого-то,
Несмотря на то, что воскрес и пришел с войны.
Так растет трава, голубая степная трава
На ветру полощет тонкие кружева,
Никому не нужна и поэтому непобедима,
И поэтому даже для выживших слишком жива.
Так проходит плуг над весенней черной межой.
С золотым копьем рыцарь скачет за госпожой.
Он вернулся живым - поскольку не мог не вернуться.
Так приходят в свой дом, даже если тот дом чужой.
Он пришел, спустился с креста, не лег посередь моста,
Его не взял ни Аид, ни вечная мерзлота.
"Я принес вам..." - он начинает и обрывает фразу,
Его память чиста и ладонь его днесь пуста.
Он не знает, кто он, но знает - дожил до утра и сошел с костра,
И пророс самой сорной из тысячи сорных трав,
Начиная снова, он скажет лишь "я вернулся".
Кто-то после додумает про "смертию смерть поправ".