пьет, как храмовник, ругается тоже, а в остальном они вовсе непохожи ©
В книгах обычно выходит страшно и высоко, -
Вот человек, вот Бог и его рука,
И звон, и гром, и сиянье со всех сторон
И слава Его светла, и слово Его закон...
У меня получилось - как-то. Нет, я не знаю, как.
Просто была река, и черные камни на дне реки,
И в воде было холодно так, что почти горячо.
Я стояла в реке и просила: "Господи, помоги!
Только не мне, пожалуйста, а другим, -
Там, в темноте, в тишине за моим плечом".
Река била меня по ногам, я боялась упасть,
Через сердце к горлу подкатывала усталость.
Я могла бы сказать - появилась солнечная тропа,
Открылись врата в закат,
Но нет - на меня наступила му-зы-ка,
Наступила полностью. А после так и осталась.
Нужно ли договаривать через пятнадцать лет?
Им помогли. У них все сложилось к счастью.
А я осталась - жуком в янтаре, бабочкой на игле,
С единственной музыкой на всей огромной земле,
С единственной просьбой - чтобы она не кончалась.
Вот человек, вот Бог и его рука,
И звон, и гром, и сиянье со всех сторон
И слава Его светла, и слово Его закон...
У меня получилось - как-то. Нет, я не знаю, как.
Просто была река, и черные камни на дне реки,
И в воде было холодно так, что почти горячо.
Я стояла в реке и просила: "Господи, помоги!
Только не мне, пожалуйста, а другим, -
Там, в темноте, в тишине за моим плечом".
Река била меня по ногам, я боялась упасть,
Через сердце к горлу подкатывала усталость.
Я могла бы сказать - появилась солнечная тропа,
Открылись врата в закат,
Но нет - на меня наступила му-зы-ка,
Наступила полностью. А после так и осталась.
Нужно ли договаривать через пятнадцать лет?
Им помогли. У них все сложилось к счастью.
А я осталась - жуком в янтаре, бабочкой на игле,
С единственной музыкой на всей огромной земле,
С единственной просьбой - чтобы она не кончалась.